Синий луч - Страница 14

— Если он связан с моим решением не работать с немцами, — глухо сказал Борис Антонович, — то лучше не задавайте. Я не буду отвечать.

— Жаль. Вы хотите опять попасть в карцер? — приподнял брови Горчаков. — Вот это меня и интересует. Почему? На что вы надеетесь? Притом, Борис Антонович, — Горчаков выпрямился, сделав шаг от окна, остановился, захватил в кулак клинышек бороды, — если бы вы были первым, я бы не спрашивал. Мне приходилось видеть здесь… — Он быстро взглянул на Тропинина, спросил: — Между прочим, вы знаете, что находитесь в Освенцимском лагере?

— Догадываюсь.

— Хорошо… Так вот, мне приходилось видеть своих соотечественников, молчавших в преддверии смерти. Но то были люди небольшой культуры, узкого кругозора, и мне было понятно. Это был своего рода фанатизм людей, выросших на русской почве и не видящих без нее никаких перспектив в жизни. Так когда-то боролись голодные и нищие русские против татар. Это мне понятно. Но вы большой ученый! Талантливый человек. Изъявите желание, и вам предоставят лучшие лаборатории Берлина, вас будут печатать огромными тиражами, у вас будет имя! Имя мирового ученого. Наука не знает границ, она космополитична!

— Я не имею научных работ, — сказал Борис Антонович, в упор глядя на Горчакова. — Кто-то донес немцам чепуху.

Горчаков рассмеялся.

— Напрасно отказываетесь, Борис Антонович. Это я вам говорю как ваш земляк, я все же считаю себя русским. Немцы… грубый народ. Особенно поколение, воспитанное Гитлером и брошенное им на Россию. Но есть немцы ученые, философы, и они как-то еще влияют на жизнь Германии. Вот они-то не разбрасываются умными людьми. Они предлагают сотрудничать с ними. Они же не одобряют… не одобряют методов, которыми порой заставляет сотрудничать с немцами военщина, любящая видеть в оружии панацею от всех бед и способ достижения всех радостей. Но пока они ничего не могут сделать, а военщина поступает по праву победителя. На войне, как на войне — без жестокостей не обойдешься…

— Пристреливать раненных пленных — это варварство. Дикое варварство, спланированное в Берлине, — сказал Тропинин.

Горчаков еле заметно побледнел. Приподняв руку, словно пытаясь предостеречь Тропинина от излишне резких выражений, он возразил:

— Борис Антонович, вы преувеличиваете. Это эксцессы со стороны отдельных солдат германской армии, жестоко пресекаемые командованием.

— Да? — насмешливо протянул Тропинин.

— Конечно! Ну, что вы утверждаете? Разве может приказать командование? Это пропаганда советских газет, чтобы русские солдаты не сдавались в плен.

— Я это видел сам. — Тропинин отвернулся от выхоленного лица Горчакова. — Мне больше не о чем с вами говорить.

— Хорошо, может быть, вы попали к таким озлобленным конвоирам. Ну, не будем об этом спорить. Ответьте мне на мой вопрос.

Тропинин промолчал, глядя мимо Горчакова.

— Я жду, — напомнил о себе Горчаков.

— Напрасно! — резко бросил Тропинин.

— Да?! — чуть повысил голос Горчаков. — Вы ошибаетесь! Мне есть о чем спросить вас, — он зло сверкнул глазами. — И вам придется отвечать. Если хотите, я буду краток. Мы понимаем друг друга. — Он шагнул от окна и, поймав взгляд Тропинина, в упор спросил: — Какой металл вы называете «санитом»? Отвечайте!

Тропинин закусил губу, чтобы не вскрикнуть. Из руки у него выпала сигарета. Осилив волнение, он усмехнулся:

— Первый раз слышу. Интересно, что это за металл? Вы, господин Горчаков, не знаете? Хотя, вы врач…

— Ну, ну! — оборвал Горчаков. — Второй вопрос… и учтите, ваш отказ может стоить вам жизни.

— Это я уже слышал. Задавайте вопрос.

— Что из себя представляет синий луч? — Горчаков из-под докторского халата медленно вытащил пистолет. Держа его в руке, двинулся к Тропинину. — Говорите! Быстро!

Борис Антонович выпрямился, шагнул навстречу.

— Я ничего не знаю.

— Врешь! — прохрипел Горчаков, поднимая пистолет. — Ты расскажешь нам, почему у русских столько стали! Ты знаешь!

«Если бы наши знали о синем луче, я бы показал тебе, подлец! Задушил бы и сам перестал мучиться», — подумал Тропинин, сдерживая себя, и повторил:

— Я ничего не знаю.

Горчаков нажал на спуск. Раздался выстрел. Пуля просвистела мимо головы Тропинина.

«Гад, нарочно промазал», — решил Тропинин и шагнул вперед.

— Эй! — закричал Горчаков, отводя пистолет в сторону.

В палату вбежали два дюжих служителя.

— В карцер! — приказал Горчаков, пряча пистолет под халат.

Тропинина бросили в мрачное подземелье.

С потолка глухой ниши, в которой можно было стоять только полусогнувшись, беспрерывно капала ледяная вода. Через несколько минут Тропинина колотила дрожь. Но он все же попытался собраться с мыслями и понять, что же известно фашистам о его открытии?

Тропинин перебирал в памяти события прошлых дней.

Первое, что он запомнил, когда пришел в себя в полуподвале в родном городке, — это луч фонарика, направленный ему в лицо, потом поспешное бегство немца. Поднявшись, он вышел на улицу. В этот момент рядом гнали группу пленных. Конвойный, заметя, что Тропинин вышел из блиндажа, около которого лежали убитые немцы, бросился к нему и прикладом затолкал его к пленным. В лагере Борис Антонович обнаружил пропажу часов и записной книжки…

«Неужели она попала в руки фашистов?» Но Тропинин хорошо помнил, что в последний день его работы в лаборатории, когда начался артиллерийский обстрел городка, он тщательно зачеркнул все строки, где было упоминание о нем, о его семье. Книжка была безымянна. И, если не считать формулы серебристой жидкости, в ней ничего не было научного, ему самому все это казалось фантазией. Да оно так и было до самого последнего дня, ведь он записывал научно необоснованные догадки. Там было сказано о важности «санита» в металлургии? Да. Но потом все это не подтвердилось. Откуда же фашисты знают его первые предположения? Откуда?